В течении нескольких лет изучая возможности абстрактного языка для своих задач, я пришел к пониманию не только символических возможностей такого подхода, но и немного приблизился к пониманию конкретных пластических предпочтений.

Начавшееся как рисование случайных геометрических форм, исследование быстро соединило в себе наборы образов из ранних серий – камни и прочие овальные тела, случайную символику, ветки и природные линейные формы а также черное пятно и шум звездной пыли. Само понятие визуальной дислексии появилось случайно в беседе и точно описало то, куда я стремился – демонстрация невозможности считать и передать формальные признаки натуры (будь это объект или понятие), превращая их в композиции из наивных закорючек и неумелой штриховки, напоминающей детские каракули.

Соединившись воедино, новый язык приобрел достаточную сложность для работы над любыми темами. Для того, чтобы он мог развиваться, в каждой из новых микросерий я добавляю или убираю значительные куски образов в поисках наиболее точной вибрации от финального изображения.

Будучи практикуемым постоянно в течении последних трех лет, подход неизбежно адаптируется к изменениям в моем представлении о том, как должна выглядеть работа. Поэтому общий настроение и система образов может сильно меняться внутри себя. Например, в «Свинье» отсылка идет скорее к Киту Харингу и его прочтению уличного поп–арта, в то же время серия «Тело и дух» — для меня ближе к соединению подходов двух разнонаправленных художников – Ханса Арпа и Сая Твомбли.

Спустя какое-то время занятий, самостоятельный интерес к каракуле перешел в набор готовящихся серий – «Бюрократия», «Учебник абстрактного языка», «Археология» и серии разовых работ с опорой на концептуально–дадаистские практики.