Насколько мне известно, новая выставка – часть проекта «Внутренняя школа открытых исследований». Расскажи об этом проекте
.

Примерно каждый год–полтора я смещаю акцент внутри своей деятельности и работаю с циклами. Это происходит достаточно органично в моем сознании: в один год я изучаю оптические эффекты и текстуры, в другой год работаю с абстрактными плывущими видео. Обычно название цикла появляется где-то в середине рабочего промежутка. Это название добавляется к микро–манифесту, состоящему из названий прошедших циклов. Последний год–полтора меня сильно интересуют модели визуализации объяснений. Чертежи граней реальности, рисунок невидимого. Такая околонаучная визуальная поэзия. Для всех этих бесконечных схем и графиков в итоге появилось название — «Иннерскул оф Опенстадис». Этот термин дал возможность объединять разные работы, идейно склеенные в один визуальный язык. Серии картин стали мной восприниматься как методические пособия, иллюстрация энциклопедий и атласов. Я начал экспериментировать с форматом лекций–докладов.

Как так случилось, что выставка будет проходить в Музее АРТ4? 

В один из дней весной мы встретились с Игорем Маркиным, тогда только начиналась Внутренняя Школа. Мы договорились, что я покажу результаты работы. Видимо, пришло время и накопился материал. У АРТ4 есть своя атмосфера и мне интересно показать работы в таком не совсем обычном для моих выставок контексте.

Ты планируешь показывать другие разделы проекта?

В этот раз будут только фрагменты графики и живописи из «Внутренней школы». Общего материала больше и он разный по форматам — видео, книжки и объекты. Я бы хотел сделать выставку, посвященную целиком школе ближе к весне–лету. Но пока не нашел подходящую площадку. Жду ее.

Ты учился в институте рекламы, и институте телевидения, потом в ИПСИ. Как образование повлияло на тебя больше всего?

Это были очень разные опыты и мне до сих пор не очевидно в какой пропорции они сложились вместе. Наверное, учитывая профессиональную специфику ИПСИ, это было последней точкой. Там нашлась компания близких мне теперь людей, с которыми мы сделали не одну выставку и обсуждали вообще искусство как процесс. Образование для меня выглядит всегда способом подтвердить свои мысли. Я думаю, что мозг, который хочет на самом деле с чем-то разобраться, может научиться на камне и палке. Просто когда ты в компании людей, то часто незначительная фраза, случайно кем-то оставленная, может многое изменить в ходе рассуждений. Я занимаюсь одним и тем же уже почти десять лет. Образование, включая перечисленные вами институты, и мой текущий опыт работы с HSE Art and Design School, – это машина удивлений. Способ расширить собственный словарь. Потому что сознанию необходима подпитка извне, чтобы сбивать с толку постоянно. Мне хочется думать, что от любой среды нейронные сети сначала рвутся, а потом снова соединяются в новые, более сложные цепочки. Как мышцы. Ну или как карта городского освещения, если смотреть из самолета ночью.

В одном из интервью ты назвал себя русским художником первой волны цифровой глобализации. С «цифровой составляющей» все понятно, а вот с русской все не так очевидно. В чем она выражается?

В чем выражается «русскость», объяснить толком невозможно. Это нас вынесет сразу к каим-то проблемам идентичности. Просто некоторые культурные коды по ощущению другие. Среда, в которой мы растем и в фоновом режиме наследуем, — она точно абсолютно влияет на то, как мы ощущаем мир. Я чувствую привязку к местности нервами. Это как с нашим концептуализмом, который стал романтическим при работе наших художников. Важнее, может, цифровая глобализация. Потому как наша идентичность начала активно смешиваться с другими культурами, просто потому что насмотренность и контакт через веб стал прямой. Сейчас это общее место, но в каком-нибудь 2000 году это совсем иначе воспринималось. Но вот это разделение на жизнь в вагоне трамвая и жизнь в рассматривании международных инстаграммовинстаграмов — она рисует другую более сложную картину. «Реальность» в таком виде уже изменилась, мы просто не осознали тонких изменений, я уверен, что они более глобальные, чем принято считать.

 

Есть ли у тебя основной принцип работы, который распространяется на все, что ты делаешь?
Мне хочется считать, что я часто перепридумываю то, чем занимаюсь. В сухом остатке, наверное это и определяющая черта — я люблю работать с последовательностью случайного. Думая о сделанном, я замечаю что есть все же какой-то стержень, вокруг которого все вьется. Вот только я совсем не уверен, что по-настоящему хочу узнать что это. Осознавать присутствие влияния внешнего непостижимого видится мне намного более увлекательным.

Ты не раз отмечал, что рынок современного искусства в России крайне неразвит по сравнению с западным. Есть ли какие-то позитивные изменения в этом вопросе?

Так как специальных исследований я не делал, это все просто наблюдения. За последние пару лет карта города изменилась — открытия каждую неделю, появились аукционы и другие места продаж искусства в более демократичной форме. Физически невозможно все посетить. Но чувствую, что должно быть всего раз в 5–10 больше. Не хватает контактов с другими участниками процесса для принципиального изменения нашей среды. Искусство – это маленький бутон с очень разросшимися корнями. Чтобы он цвел, ему нужно намного больше всего — людей, денег, мест, тем, дел. Избыточная деятельность требует избыточных ресурсов.

Кто из молодых российских художников тебе нравится? И можешь ли ты назвать лучшую выставку, которую ты посмотрел за последние полгода? 

Мне все нравятся, я всем доволен. Всех нас так немного, что за каждым — своя необычная история. Сейчас я готов только поддерживать любого участника процесса. Сейчас все только растет. Мне кажется, что мы находимся в середине эксперимента: кто-то использует более популярные практики, кто-то ищет свой путь. Заниматься искусством, делать выставки — это сложная, трудоемкая и бесполезная в каком-то смысле работа. Это всегда немного жертвование чем-то другим. Я отношусь с уважением к любому, кто посвящает свое время этой деятельности.